Знакомы по фотографиям. И в стихах. Возможно, это лучший способ знать того, кто создает произведения искусства. Личная встреча может разочаровать, может быть, автор окажется выше или ниже ростом, у блондина будет голос брюнета, или он любит кошек (а я собак), не пьет кофе… что угодно может случится с живым человеком, что отдаляет от радости встречи с ним. Даже свет может скользнуть по щеке и прорисовать не ту складку у губ, и окажется, что человек мелочен или хвастлив и… книги так не разочаровывают. К ним можно вернуться. Или зависнуть над страницей перекатывая, пробуя на вкус слова, прикрывая рукой части картинки и, сверяясь с собственным пониманием композиции, узнавать, как понимает ее законы автор. Книга — один из самых надежных способов разобраться в художнике. Самый медленный. Может быть, поэтому все мало-мальски осознающие себя Авторами, так стремятся к книге. Даже не к выставке, не попасть в коллекцию (так можно попасть и в историю), но сделать книгу, и пустить ее в большой мир в виде тиража, пусть небольшого — насколько хватит сил — как флотилию корабликов по весеннему ручью — пусть живет, пусть хоть один достигнет моря… Эта книга сделана питерским. Это значит, ее автор живет в Петербурге и связан с ним множеством невидимых постороннему глазу нитей, точнее, целой паутиной капилляров, по которым циркулирует Дух города (вероятно, в сжиженном виде) между телом Города и его горожанами. Эта сеть капилляров устроена таким образом, что, флуктурируя, огибает всех посторонних и чужих, не питая их собою. Такие люди, даже начав жить в Городе, быстро в нет разочаровываются, везде натыкаются на стены, расстраиваются, и в конце концов его покидают. И наоборот, необязательно родится в Городе, туда можно и приехать (но родиться все-таки предпочтительно, поскольку генетически связь Петербурга и его жителей только укрепляется из поколения в поколение), и Город войдет в своего человека, и прорастет в нем удивительной сетью, которая сплетается в разнообразные орнаменты, неповторимые между людьми, но паттернами записанные в городском genius loci изначально. Интересно, что городская мифология также циркулирует по капиллярам. В ней особое место играет античность, которую длительно, на протяжении почти двух с половиной веков (не считая предпоследнего, советского периода жизни тела Города), и активно Петербургу прививали. По сему естественно, что для первой книги петербуржца выбрана античная мифология. Хирон и Ясон. Учитель и ученик. Аллюзия на бесконечность смены ролей и одновременное присутствие общего, целого — знания, которым обладает учитель, — и части (частности?) в образе его ученика. Это образ Урбороса, нашедший свое другое воплощение в дуалистической разделенности между ролями антропоморфных индивидов. Множественность знания учителя может быть представлена как целостность, изначальность — образ Петербурга — города по отношению к самому художнику. Тогда как Ясон является его альтер эго. Не стоит забывать, что Хирон в античной мифологии также окрашен героически и несет на себе отсвет жертвенности (отказ от бессмертия в пользу Прометея; впрочем, последнее оказывается скорее испытанием вечностью и страданием, чем даром). Тогда как за лучшим учеником Хирона Ясоном закрепилась двусмысленная слава образованного лжеца, хитреца-победителя, поплатившегося за свои подвиги жизнями тех, кого любил и кого хотел. Можно ли считать вынесение имени Ясона в название своей первой книги актом раскаяния художника по отношению к воплощаемой реальности, — вопрос. Возможно, что Ясон для Павловского — это образ зачарованного странника, попавшего, несмотря на свою образованность и книжность, в плен женственности, победившей его чарами магии.
—
Особое место в той субстанции образов и энергией, которыми обмениваются большое тело Города и отдельно существующие в пространстве тела его жителей (причем последние могут существовать и на большом расстоянии от Города и достаточно долгое время, и все-таки необходимость более интенсивной подсоединенности к его живой системе токов, ведет их обратно, а кто не может долго вернуться — оканчивает свои дни печально в Венеции), так вот, особое место в этом питательном субстрате занимают образы женщин. Их ни в коем случае нельзя смешивать с биологически активными существами женского пола, населяющими пространство внутри и за пределами физической данности Города. Образы женщин в субстрате Петербурга имеют эфемерное и глубинное сходство (возможно, общность происхождения) с суккубами и другими эманациями сумеречного мира. В петербургской традиции им доверено превращаться в Прекрасную даму, чертовку, Коломбину, незнакомку, чем подчеркивается их особый статус предвоплощения и возможность обрести в Городе высокое иерархическое положение в обществе (как минимум принадлежность к дворянскому сословию или, на худой конец, к творческой интеллигенции). Принадлежность к богеме только усиливает ауру загадочности и недоступности женственных образов Петербурга. Эта особенность местного духовного субстрата приводит к усилению чувства нездешнего томления в душах, соединенных с невидимым телом Города. Собственно, это длинное отступление понадобилось нам для того, чтобы полнее прочувствовать особенность образов, порожденных маревом сырого лета и туманами холодных времен года в Петербурге. Перед нами книга фотографий ловушек недовоплотившихся, череды образов полутеней, полу-животных, обладающих полнотой предвечного, но не обязательно соответствием сего-мира-законам рационального… Наделенные подобием и даже теплотой человеческих тел, их главная особенность — вызывать сильнейшее душевное смятение и возвращать воспоминания о снах.
—
Значительное число в ряду фотографий, сделанных петербуржцем Михаилом Павловским, занимают образы дороги, перспективы городской улицы, трамвая. Остановимся на образе последнего. Что такой трамвай? Средство передвижения, несущее нас к новым остановкам, но не имеющее возможности изменить собственный маршрут. Это фатальный транспорт; более, чем всякий другой вид передвижения, трамвай обнажает свое лимбическую природу (двигаясь по кругу) и апеллирует к нашему подсознательному стремлению уединенности (особенно в ночные часы) в набитом другими душами городском пространстве. Пройти, точнее проехать, сквозь вязкое тело Города. И трамваю же присуща меланхолия невозможности покинуть городские пределы. Трамвай учит нас принимать свою подсоединенность к коллективному телу города. Даже ночью мы не оказываемся в нем без собеседника: наше отражение в ночном окне сопровождает нас в путешествии.
—
Итак, как уважаемые читатели успели заметить, перед нами типическое явление петербуржской культуры, пронизанной токами античности и присягнувшей на верность вечной женственности от первой — в возрасте мальчика — встречи с ее эманацией и навсегда. Фаталистичность книги (как жизненного путешествия) одета черно-белым убранством (когда и черный, и белый — в разных культурах — оба являются цветами траура и возрождения). Принадлежность высокой культуре, в том числе визуального, подчеркивается деликатным цитированием иностранных и отечественных певцов женственности в фотографии, от Ральфа Гибсона и Уильяма Беллока, Гарри Каллахана до Вильгельма Михайловского и Антанаса Межанскаса, Римальдаса Дихявичюса. Прибалтийская фотографий 1970-х, как свежий воздух с Балтики в питерских улицах, близка по духу снимкам Павловского на уровне чувствования…
—
Уважаемые читатели книги и зрители выставок Михаила Павловского, оставляя на библиотечном столе колпак сумасшедшего архивариуса, спешу заявить, что набросанные в речи архивариуса там и сям искусствоведческие заявления имеют под собой методологическую основу и базируются на долгом опыте сравнений всего и вся в истории фотографии. Пытаясь быть рациональной, что по природе своей претит образному ряду книги «Хирон и Ясон», я столкнулась с недостаточностью обыкновенного метода приветственной (но профессиональной) искусствоведческой статьи. Надеюсь, что некоторые замечания о природе творчества нового имени в фотографии Петербурга и окрестностей Михаила Павловского позволят Вам увидеть за его фотографиями ту глубину, которая остается в моей памяти.

Ирина Чмырева, к.иск., ведущий научный сотрудник Российской академии художеств, член AICA, арт-директор Международной биеннале фотографии PhotoVisa